Вторжение с отставанием
Об атаке государства на Telegram

Эта закономерность повторялась в нашей истории много раз. Началось все, наверное, с кино; история отечественного кинематографа осенена ленинской цитатой про «важнейшее из искусств», и как-то само собой разумеется, что в первые десятилетия советской власти кинематограф строго следовал за политической линией, то есть за политическим мифом о Гражданской войне шел «Чапаев», за мифом революционным — «Мы из Кронштадта» и «Юность Максима», а накануне войны, когда государству потребовалось оживить национально-патриотическую идеологию, Эйзенштейн по сценарию Петра Павленко снял своего «Александра Невского» — это все знают, никаких сенсаций тут нет. Но шаг в сторону от политического мейнстрима, и можно увидеть, что советское довоенное кино идеологизировано только в ключевых точках, а основной поток кинопродукции времен раннего сталинизма был по советским меркам вполне аполитичным, мещанским и даже буржуазным. Были хиты типа «Поцелуя Мэри Пикфорд», «Третьей Мещанской» или «Медвежьей свадьбы», были, разумеется, «Веселые ребята», и было много чего еще, что существовало либо вне большевистской идеологии, либо прямо ей противореча, и что сошло на нет только лет через десять после разгрома лево-правых уклонов, когда власть с понятным (раньше просто не до того было) запозданием поняла, какое из искусств является для нее важнейшим. Послевоенное советское кинопроизводство, когда в год выходило в лучшем случае по десять картин и каждая покадрово отсматривалась полным составом Политбюро, исключавшим любые художественные или тем более политические вольности, — это самый финал замораживания, финал неизбежный и закономерный, но что важно — это именно финал, а поначалу, пока у власти еще не дошли руки до кино, в этом искусстве существовала относительная свобода, совсем не вяжущаяся с привычным нам образом сталинизма.

Каким мы себе представляем советское телевидение — в общем, понятно; «Сельский час», «Служу Советскому Союзу», «Кинопанорама», «Клуб кинопутешествий», и венцом всему — программа «Время», в которой Игорь Кириллов поставленным голосом читает протоколы последнего пленума ЦК. Все казенно и жестко, муха не пролетит, и телевизионные легенды того времени все об одном и том же — о единственном дикторе в программе «Время», которому было позволено сидеть в кадре с обручальным кольцом, потому что у него был сломан палец (остальным кольца были запрещены, потому что это что-то человеческое, что было недопустимо в кадре, полном казенщины), или о певце Ободзинском, которого председатель Гостелерадио принял за Градского и запретил его показывать, потому что Градский пел что-то не то. Не было ничего скучнее и душнее советского телевидения, и тем более странно было вспоминать, каким оно было в шестидесятые — с бесшабашным прямоэфирным КВНом, «голубыми огоньками» (над ними смеялось современное им кино; стоит вспомнить фильм Георгия Данелии «Тридцать три», в котором деревянный ведущий «огонька» нервно размешивает сахар в своем кофе на протяжении всего эфира, а модный писатель произносит незатыкаемый монолог о форме и содержании), и даже трансляции парадов на Красной площади были совсем не такими, как мы привыкли, — газеты печатали письма с жалобами зрителей на то, что во время парадов на телеэкране видно, как на трибуне Мавзолея кто-то ест пирожки, а люди, которым положено стоять и махать руками, бессистемно ходят туда-сюда. Программы «Время» в те годы не было вообще — основным пропагандистским медиа еще долго оставалось радио, а к телевидению власть относилась как к неочевидной технической новинке, пригодной только для развлекательных программ. Как и с кино, был как минимум десятилетний зазор между зарождением явления и признанием его стратегической отраслью, заслуживающей тотального контроля.

Расцвет его флагманов от «Яндекса» и «Мейл.ру» до «ВКонтакте» пришелся уже на те времена, когда власть проглотила ОРТ и НТВ, брала под контроль газеты, диктовала информационную политику даже формально независимым СМИ. Расцвет «Живого журнала», случившийся в России в нулевые, был бы невозможен без закручивания гаек в традиционных медиа — чем меньше свободы было на телевидении и в газетах, тем активнее кипела жизнь в блогах, и понятно было, что это вопрос времени и рано или поздно власть доберется до всех; русский интернет середины нулевых кажется пространством невероятной свободы по сравнению с русским интернетом десятых. Тогда не сажали за репосты, не увольняли за посты, а новостные алгоритмы «Яндекса» отражали картину дня без оглядки на пропагандистский спам. История явления, как и в предыдущих случаях, четко делится на два этапа — пока власть не относилась к нему всерьез и когда она наконец поняла, что интернет — это важно.

Любая техническая новинка даже при тоталитаризме (не говоря уже о нашем авторитарном государстве) переживает тот счастливый период, пока консервативные и технически непродвинутые вожди довоевывают свои прошлые войны.

Вторжение государства в самый новый и самый модный медийный феномен последних двух лет — Telegram — происходит прямо сейчас на наших глазах, и чем оно закончится, угадать несложно. «Телеграму», очевидно, удастся выстоять, прогресс пока на его стороне, и способы обхода блокировок еще долго будут весомее и убедительнее привычных государству административных запретов, но запрещенный «Телеграм» в сравнении с нынешним — это в любом случае будет что-то другое, как коротковолновая радиостанция, прорывающаяся к слушателю сквозь вой глушилок, в сравнении с радиостанцией, вещающей через радиоточку в каждой квартире. Какими бы легкими ни были способы преодоления блокировок, запрет — это все равно запрет, отсекающий тех, кто не готов совершать усилия для нарушения закона, и превращающий потребителя в подпольщика, а интернет — в даркнет. Люди, готовые пользоваться «Телеграмом» после запрета, качественно отличаются от тех, кто пользуется им сейчас, и очень быстро это станет понятно и аудитории телеграм-каналов, и просто тем пользователям, которые привыкли отправлять сообщения через мессенджер (одно дело, когда у тебя в «Телеграме» три четверти твоей телефонной книги, а другое — когда каждый десятый). То, что вчера было рассчитано на всех, завтра станет нишевым продуктом для недовольных. Такое превращение и будет результатом государственной атаки на Telegram, хотя трудно сказать, такой ли была ее цель.

Нет, скорее всего, нервозность государства вызвала не закрытость мессенджера, а сложившаяся в «Телеграме» коммуникативная среда, маленькое альтернативное медиаполе, в которое нельзя вторгнуться привычными по прошлым вторжениям способами — некуда насылать троллей, некуда транслировать пропаганду, некому перехватывать повестку.

То, что не получается уничтожить, можно возглавить. То, что нельзя возглавить, лучше все-таки уничтожить. Сейчас речь идет не о перехвате дорогого актива, не об информационном вторжении, а именно об уничтожении новой медийной среды, возникшей в популярном мессенджере именно тогда, когда всем начало казаться, что информационное устройство мира сложилось окончательно и ничего принципиально нового в нем не произойдет. К 2017 году власть в России научилась контролировать телевидение, радио, газеты, интернет-СМИ и даже классические социальные сети. Контролировать Telegram она пока не научилась, и именно поэтому она хочет его уничтожить.

Олег Кашин 

источник: znak.com

© 2018, НЭП 08